olegtur77
21.02.2013, 19:42
Последний «Муромец»
27 февраля 1917 года, Винница
«Царь отрекся».
Телеграмма из Ставки вызвала среди офицеров Эскадры настоящее смятение.
Вот уже полгода как Эскадра больших воздушных кораблей «Илья Муромец» размещалась в Виннице.
Винница подходила как нельзя лучше: оттуда корабли могли перелетать на базы боевых отрядов, расположенных в пределах Юго-Западного и Румынского фронтов.
Недалеко от железнодорожной станции имелся большой завод очистки, сортировки и селекции семян сахарной свеклы. Завод не работал с начала войны. Его-то строения и были переданы Эскадре.
От станции к заводу тянулась дорога, обсаженная тополями, а за дорогой расстилалось поле — готовый аэродром.
Здесь учили новых летчиков, чинили и усовершенствовали самолеты, готовились к военной работе.
И вдруг — отречение царя!
«Просим гг.офицеров сохранять спокойствие и ждать распоряжений».
Старший механик Эскадры, морской офицер лейтенант Михаил Никольской немедленно отправился к себе в моторную мастерскую.
— Команда! Стройся! — прозвучал приказ.
— Что случилось-то? — Люди нехотя бросали работу, выходили строиться.
Лейтенант обвел их взглядом.
— Друзья! — заговорил он. И помедлив поправился: — Товарищи!
Это обращение было принято на флоте задолго до революции...
— Товарищи! — голос Никольского окреп. — Из Петербурга сообщают, что Николай Второй отрекся от престола. Мы теперь свободны!
Поднялся шум.
Никольский повысил голос:
— Царя нет, но осталось отечество! Работу будем продолжать по-прежнему.
Расходились ошеломленные, кто-то смеялся, кто-то покачивал головой. Никольской пошел распорядиться, чтобы выдали умеренно водки.
К вечеру из Винницы отбыл на автомобиле помощник начальника Эскадры — генерал-майор Войнилович-Няньковский.
— Скатертью дорога! — сказал Никольской. — Не зря солдаты его не любили. Куда он отправился?
— Должно быть, в Москву, — ответил лейтенант Лавров. Хмыкнул: — Боится. Многие теперь будут бояться.
6 марта 1917 года, Винница
— Горим!
Крик прорезал ночь.
Люди вскакивали с кроватей, бежали на зарево.
Пылал главный склад Эскадры.
Из окон, из дверей выбрасывали все, что попадалось под руки, — винты, оружие.
— Кузнецов, убьешься! — закричал Никольской, увидев, как унтер-офицер Кузнецов исчезает в пылающем дверном проеме.
В одной из комнат раздалась стрельба.
— Ребята, уходим! Бросай все, уходим! До пулеметов с патронами дошло!
Никольской отгонял людей от склада чуть ли не штыком:
— Убьетесь! Патроны рвутся!
— Все же сгорит, ваше благородие! — рыдал Кузнецов.
К утру пожар поутих, но не остановился. Подходить к зданиям было опасно, старший лейтенант Лавров поставил караул, чтобы отчаянные головы не лазили.
На второй день пожар окончательно потушили.
— Сгорело больше половины имущества! — докладывал Лавров.
— Моторы, моторы целы? — вопрошал начальник Эскадры генерал Шидловский.
— Моторы целы, — сообщил Никольской. — Они у меня были, в моторной мастерской.
Усугублялось положение тем, что ни причина возникновения пожара, ни возможные виновники поджога установлены не были.
5 мая 1917 года, Винница
Из Петрограда неожиданно пришел приказ от военного министра Гучкова:
«Эскадру воздушных кораблей сохранить в полной боевой готовности! Начальника Эскадры генерала Шидловского, считая его деятельность вредной, уволить в отставку».
— Прощайте!
Шидловский сдал командование вновь назначенному полковнику Горшкову.
Вместе с Шидловским отбывал в Петроград и создатель больших воздушных кораблей — Игорь Сикорский.
Его друзья и однокашники — старший лейтенант Лавров, лейтенант Никольской — оставались в Эскадре.
— С этой революцией путного не будет дела, — предрекал Сикорский. — Вряд ли свидимся.
В последний раз обнял он Лаврова и Никольского. Как в воду глядел — развела их судьба навеки.
28 апреля 1917 года, местечко Микулинцы
— Старший лейтенант Лавров, вам поручается подвергнуть бомбардированию резервы противника в районе Галича. — Такой приказ получил летчик-командир «Муромца» Петр Георгиевич Лавров.
Погрузили десять двадцатипятифунтовых осколочных бомб. На борту имелись два пулемета и два ящика стрел — тяжелых заостренных болтов, которые разбрасывали над расположением врага.
Лавров сразу поднял «Муромца» на три тысячи метров.
Это было необходимо — ужас немцев перед летающей махиной притупился, и их батареи бойко обстреливали русские воздушные корабли.
Мотористы наблюдали за полетом «Муромца».
— Что-то не то, — вдруг сказал унтер-офицер Кузнецов.
И правда — происходило «что-то не то»: неожиданно «Муромец» стал пикировать, перешел в штопор... Моторы гудели невероятно, звук казался запредельным.
И тут от корабля стали отваливаться куски... Махина рассыпалась прямо в воздухе.
Все бросились к падающему самолету.
Катастрофу видели и из местечка, оттуда примчались люди, подъехала машина с фельдшером. Врачам пришлось пробиваться сквозь толпу...
Солдаты и врачи разбрасывали обломки, надеясь найти хоть кого-то живым.
— Кузнецов, разгони толпу, мешают! — прошептал Никольской на ухо унтеру.
Бравый Кузнецов гаркнул:
— А ну, разойдись! Бонбы! Щас рванет!..
Люди бросились наутек...
— Где фотограф?
По правилам Эскадры, фотографировали абсолютно все события, происходившие с большими воздушными кораблями.
Пришел фотограф, снял обломки самолета и трупы: поручика Витковского около изуродованного штурвала, лейтенанта Шокальского, старшего лейтенанта Лаврова... Живых не было.
Вечером на стол полковнику Горшкову лег отчет.
Предполагали причиной катастрофы недостаточную опытность поручика Витковского: очевидно, он вел корабль и на вираже допустил скольжение — растерялся, не выключил моторов, и корабль вошел в штопор...
— Как же, «недостаточная опытность», — сказал сам себе Михаил Никольской. — Легко на покойника валить. Там же находился Лавров. Он бы спас ситуацию, если бы мог. Это был лучший летчик из всех. Саботаж, вот что это было.
Июнь 1917 года, Винница
— Ваше благородие, письмо!
Михаил Никольской распечатал конверт, пробежал глазами написанное, смял, отбросил.
Все то же самое. На фронтах — развал: братание с немцами, после чего мешок за спину — и домой, «в родную деревню». Как в таких условиях сражаться?
Эскадра продолжала выполнять приказы командования, но сейчас становилось очевидно — пользы в этом нет никакой.
Австрийцы приближались к старой государственной границе. Требовалось немедленно вывозить имущество Эскадры.
— Часть придется сжечь, — вслух произнес Никольской.
Он сжал кулак. Жечь самолеты!.. Вот уж не думал, что до такого дойдет.
На центральной базе Эскадры в Виннице создан был комитет. Рассматривались «текущие моменты».
В основном дебатировали вопрос о продолжении войны. То и дело можно было слышать голоса: «Пора перестать проливать кровь рабочих и крестьян в интересах капиталистических держав!»
Несколько дней назад прошли выборы начальников и командиров.
Полковник Горшков не удержался от выступления:
— Вы, конечно, понимаете абсурдность происходящего? По самому характеру деятельности командиры кораблей не могут быть не избранными! За штурвалом сидит летчик. Никто другой не в состоянии поднять корабль в воздух, хотя бы его и избрали большинством голосов...
Так и произошло. «Большинством голосов» выбрали прежних командиров. Никольской едва удерживался от смеха:
— Так хочется спросить, о чем думали те, кто голосовал против?
Через несколько дней комитет предложил господам офицерам снять погоны.
Согласились и на это. Поручик Павлов протестовал было, но его быстро уговорили — по-хорошему.
«Эксцессы в Эскадре не нужны, — шепнул ему Никольской. — Не валяйте дурака, снимите».
Август 1917 года, Москва
— Товарищи! — доносился голос докладчика. — Наконец мы собрались на наш Первый Всероссийский авиационный съезд! Съезд свободных авиаторов, товарищи! Мы должны организовать нашу особую Коллегию, куда войдут делегаты от разных авиационных частей. Предлагаю взять за ориентир программу партии большевиков!
Пока шли дебаты — чью сторону занять, большевиков или Временного правительства, — на Эскадру в Виннице быстро надвигался неприятель. Офицеров «уволили» в отставку и отправили в Петроград.
Склады в Виннице запылали, теперь уже открыто подожженные своими.
А Коллегия в Москве все заседала и спорила... Приближалась осень.
Осень революционного семнадцатого года.
22 марта 1918 года, Петроград
Военлет Панкратьев — бывший подполковник, бывший помощник начальника Эскадры, — категорически не желал становиться «бывшим».
Новые власти плохо понимали, о чем говорит этот человек — с откровенно офицерской выправкой, которая выдавала его, несмотря на снятые погоны.
— Какая еще сухопутная «эскадра»? Воздушная эскадра? За дураков нас держишь, ваше благородие? Корабли по воздуху летают?..
— Это большие самолеты, товарищи, — объяснял Панкратьев. — Поймите же наконец, я хочу организовать ячейку «Муромцев» с включением этих самолетов в восстав Рабоче-Крестьянской Красной Гвардии!
— А кто на них летать-то будет? — щурились на Панкратьева. — Ты, что ли?
— Я и мои товарищи, военлеты. Найду и соберу людей, бывших в Эскадре, сформируем экипажи для двух-трех самолетов...
— Ладно, пиши докладную записку.
Панкратьев написал подробную записку в Коллегию Авиации и Воздухоплавания.
Там к проекту отнеслись благосклонно и передали в Совнарком.
22 марта 1918 года явился декрет, утверждающий организацию Северной Группы Воздушных Кораблей в составе трех боевых единиц.
Панкратьев, окрыленный — в прямом и в переносном смысле, — бросился искать людей.
Бывший лейтенант, а ныне товарищ Никольской обрадовался возможности вернуться к «Муромцам»: в свое время он поддерживал идею войны до победного конца и был отправлен большевиками в отставку. Маялся без средств и без занятия.
— Возьмите на себя материальную часть, Михаил Николаевич, — попросил его Панкратьев.
— Взять-то я возьму, — засмеялся Никольской, — да кто же мне даст?
— Обратитесь на Русско-Балтийский завод. Я вам бумагу напишу. У меня печать есть.
На заводе Никольской обнаружил семь недостроенных кораблей и, потрясая бумагой, потребовал закончить работу.
— Заказ от Совнаркома! — заключил Никольской. — Матерьял для строительства будет. Совнарком обещал, значит, всё будет.
6 октября 1918 года, Липецк
Новая Эскадра прибыла в Липецк. Отсюда предстояло действовать против белогвардейской группы Мамонтова.
Погода портилась, но два «Муромца» поднялись в воздух.
И тут корабль Алехновича — одного из самых старых и опытных военлетов — на высоте ста метров начал снижение. Облачность была низкой, и «Муромец» держался в воздухе почти полчаса, не решаясь сесть.
Внезапно Алехнович отдал штурвал вниз. Моторы работали на полном газу, и при таких условиях Алехнович начал сажать корабль.
Ударившись о снег лыжами-шасси, «Муромец» подскочил вверх, свалился на правое крыло, перевернулся на левое и превратился в груду обломков.
Вытащили раненых военлета Романова и моториста Иванова. Алехнович был мертв — обломками винта ему пробило грудь.
Положение складывалось тяжелое — некому летать, некому руководить.
Затем прибыли новые военлеты и с ними новое начальство — красный военлет товарищ Ремезюк.
Товарищ Ремезюк обладал неиссякаемым запасом энергии и чрезвычайно малым опытом общения с самолетами.
— Говорите ваши беды, а мы их разрешим! — обычно начинал он свой разговор.
Никольской, по-прежнему работавший с мотористами, сказал ему прямо:
— Главная беда, товарищ Ремезюк, — это горючее.
— Так, что с ним? — насторожился красный военлет.
— Дрянь горючее. Вместо бензина — суррогат: спирт, эфир и чуть моторного масла. При горении коптит, как в аду, засоряет свечи.
— Решим, — обещал Ремезюк, но ничего не решил.
Нужно было торопиться и начинать учебные аэродромные полеты для выпуска новых командиров воздушных кораблей.
Февраль 1919 года, Липецк
Партийное собрание было бурным.
Обсуждали возможную вредительскую деятельность бывшего подполковника Панкратьева.
— Имеется указание, что вы намереваетесь перелететь к белым, — заявил товарищ Ремезюк. — Более того, склоняете к этому и других военлетов.
Панкратьев молчал.
За него вступился весь личный состав группы: большинство шумно возмущалось, но выступил председатель парторганизации:
— Мы товарищу Панкратьеву верим, как себе, и берем его на поруки.
Товарищ Ремезюк долго смотрел в глаза своим товарищам по партии и наконец медленно кивнул.
Через несколько дней Ремезюк вместе с Панкратьевым совершил разведывательный полет. В знак доверия.
Сам товарищ Ремезюк пытался научиться водить «Муромец», но получалось у него «это дело» плохо, поэтому он ограничился руководящей ролью.
— Расположение белогвардейских частей мы уточнили, — сказал на общем собрании товарищ Ремезюк. — Но угроза захвата белыми Липецка остается. Эвакуируемся в Сарапул...
Весна 1922 года, Серпухов, Высшая Школа Воздушной Стрельбы и Бомбометания
Позади осталась гражданская война.
«Муромцы» не столько воевали, сколько производили разведку или чинились. Трудно приходилось большим военным кораблям в условиях революционной разрухи.
Ушел из Эскадры Панкратьев — сделался начальником оперативного отдела Штаба Авиации РККА, одним из авторов организации гражданского Воздушного Флота.
(Через год он погибнет при испытании одномоторного самолета «Юнкерс»...)
А Михаил Никольской был назначен главруком по бомбометанию в Серпуховской авиашколе.
Последний из уцелевших «Муромцев» стал учебным самолетом.
— Кто это летает? — спросил Никольской своего товарища, артиллериста Маркова.
Изумительно красиво, свободно, смело чертил небо большой воздушный корабль.
Глубокие виражи с такими кренами, каких и не мыслили командиры старой Эскадры... Огромный «Муромец» слушался неизвестного летчика так, словно был легким маленьким самолетом.
— Борис Кудрин, — ответил Марков. — Далеко пойдет. Новый летчик-испытатель.
Июнь 1922 года, Серпухов
— Учебное задание ясно?
Кудрин кивнул.
— Так точно! Выбросить боевую бомбу весом в 160 килограммов в районе полигона. Разрешите лететь? Хочу сам проверить корабль в полете при изменении нагрузки. Все-таки разница в 160 килограммов...
— Разрешаю, — сказал Никольской.
«Муромец» поднялся.
Набрал две тысячи метров. Вот и полигон — пора сбрасывать... Но бомба не оторвалась — зависла.
Садиться — невозможно: бомба разорвется. Кудрин сделан несколько кругов над полигоном. Но каждая попытка оканчивалась неудачей — бомба висела.
— Ребята, бросайте! — крикнул Кудрин. — Что хотите делайте!
Товарищ Лилиенфельд, который должен был сбрасывать бомбу, подозвал механика, чтобы тот держал его за ноги. Лег на пол, высунулся в бомбовый люк и отцепил наконец бомбу.
В это время самолет летел близ железной дороги. Бомба разорвалась в пятидесяти метрах от насыпи.
— Под арест пойду, — прошептал Лилиенфельд, закрывая глаза.
...Обошлось.
Самолет опустился на вспаханную полосу почти на самом берегу реки.
Колеса погрузились в мягкий грунт, корабль остановился, хвост задрало в небо, шасси подломились, и винты еще работавших моторов разлетелись в щепки.
Это был последний из летавших «Муромцев». Его гибель поставила точку на истории воздушной Эскадры.
27 февраля 1917 года, Винница
«Царь отрекся».
Телеграмма из Ставки вызвала среди офицеров Эскадры настоящее смятение.
Вот уже полгода как Эскадра больших воздушных кораблей «Илья Муромец» размещалась в Виннице.
Винница подходила как нельзя лучше: оттуда корабли могли перелетать на базы боевых отрядов, расположенных в пределах Юго-Западного и Румынского фронтов.
Недалеко от железнодорожной станции имелся большой завод очистки, сортировки и селекции семян сахарной свеклы. Завод не работал с начала войны. Его-то строения и были переданы Эскадре.
От станции к заводу тянулась дорога, обсаженная тополями, а за дорогой расстилалось поле — готовый аэродром.
Здесь учили новых летчиков, чинили и усовершенствовали самолеты, готовились к военной работе.
И вдруг — отречение царя!
«Просим гг.офицеров сохранять спокойствие и ждать распоряжений».
Старший механик Эскадры, морской офицер лейтенант Михаил Никольской немедленно отправился к себе в моторную мастерскую.
— Команда! Стройся! — прозвучал приказ.
— Что случилось-то? — Люди нехотя бросали работу, выходили строиться.
Лейтенант обвел их взглядом.
— Друзья! — заговорил он. И помедлив поправился: — Товарищи!
Это обращение было принято на флоте задолго до революции...
— Товарищи! — голос Никольского окреп. — Из Петербурга сообщают, что Николай Второй отрекся от престола. Мы теперь свободны!
Поднялся шум.
Никольский повысил голос:
— Царя нет, но осталось отечество! Работу будем продолжать по-прежнему.
Расходились ошеломленные, кто-то смеялся, кто-то покачивал головой. Никольской пошел распорядиться, чтобы выдали умеренно водки.
К вечеру из Винницы отбыл на автомобиле помощник начальника Эскадры — генерал-майор Войнилович-Няньковский.
— Скатертью дорога! — сказал Никольской. — Не зря солдаты его не любили. Куда он отправился?
— Должно быть, в Москву, — ответил лейтенант Лавров. Хмыкнул: — Боится. Многие теперь будут бояться.
6 марта 1917 года, Винница
— Горим!
Крик прорезал ночь.
Люди вскакивали с кроватей, бежали на зарево.
Пылал главный склад Эскадры.
Из окон, из дверей выбрасывали все, что попадалось под руки, — винты, оружие.
— Кузнецов, убьешься! — закричал Никольской, увидев, как унтер-офицер Кузнецов исчезает в пылающем дверном проеме.
В одной из комнат раздалась стрельба.
— Ребята, уходим! Бросай все, уходим! До пулеметов с патронами дошло!
Никольской отгонял людей от склада чуть ли не штыком:
— Убьетесь! Патроны рвутся!
— Все же сгорит, ваше благородие! — рыдал Кузнецов.
К утру пожар поутих, но не остановился. Подходить к зданиям было опасно, старший лейтенант Лавров поставил караул, чтобы отчаянные головы не лазили.
На второй день пожар окончательно потушили.
— Сгорело больше половины имущества! — докладывал Лавров.
— Моторы, моторы целы? — вопрошал начальник Эскадры генерал Шидловский.
— Моторы целы, — сообщил Никольской. — Они у меня были, в моторной мастерской.
Усугублялось положение тем, что ни причина возникновения пожара, ни возможные виновники поджога установлены не были.
5 мая 1917 года, Винница
Из Петрограда неожиданно пришел приказ от военного министра Гучкова:
«Эскадру воздушных кораблей сохранить в полной боевой готовности! Начальника Эскадры генерала Шидловского, считая его деятельность вредной, уволить в отставку».
— Прощайте!
Шидловский сдал командование вновь назначенному полковнику Горшкову.
Вместе с Шидловским отбывал в Петроград и создатель больших воздушных кораблей — Игорь Сикорский.
Его друзья и однокашники — старший лейтенант Лавров, лейтенант Никольской — оставались в Эскадре.
— С этой революцией путного не будет дела, — предрекал Сикорский. — Вряд ли свидимся.
В последний раз обнял он Лаврова и Никольского. Как в воду глядел — развела их судьба навеки.
28 апреля 1917 года, местечко Микулинцы
— Старший лейтенант Лавров, вам поручается подвергнуть бомбардированию резервы противника в районе Галича. — Такой приказ получил летчик-командир «Муромца» Петр Георгиевич Лавров.
Погрузили десять двадцатипятифунтовых осколочных бомб. На борту имелись два пулемета и два ящика стрел — тяжелых заостренных болтов, которые разбрасывали над расположением врага.
Лавров сразу поднял «Муромца» на три тысячи метров.
Это было необходимо — ужас немцев перед летающей махиной притупился, и их батареи бойко обстреливали русские воздушные корабли.
Мотористы наблюдали за полетом «Муромца».
— Что-то не то, — вдруг сказал унтер-офицер Кузнецов.
И правда — происходило «что-то не то»: неожиданно «Муромец» стал пикировать, перешел в штопор... Моторы гудели невероятно, звук казался запредельным.
И тут от корабля стали отваливаться куски... Махина рассыпалась прямо в воздухе.
Все бросились к падающему самолету.
Катастрофу видели и из местечка, оттуда примчались люди, подъехала машина с фельдшером. Врачам пришлось пробиваться сквозь толпу...
Солдаты и врачи разбрасывали обломки, надеясь найти хоть кого-то живым.
— Кузнецов, разгони толпу, мешают! — прошептал Никольской на ухо унтеру.
Бравый Кузнецов гаркнул:
— А ну, разойдись! Бонбы! Щас рванет!..
Люди бросились наутек...
— Где фотограф?
По правилам Эскадры, фотографировали абсолютно все события, происходившие с большими воздушными кораблями.
Пришел фотограф, снял обломки самолета и трупы: поручика Витковского около изуродованного штурвала, лейтенанта Шокальского, старшего лейтенанта Лаврова... Живых не было.
Вечером на стол полковнику Горшкову лег отчет.
Предполагали причиной катастрофы недостаточную опытность поручика Витковского: очевидно, он вел корабль и на вираже допустил скольжение — растерялся, не выключил моторов, и корабль вошел в штопор...
— Как же, «недостаточная опытность», — сказал сам себе Михаил Никольской. — Легко на покойника валить. Там же находился Лавров. Он бы спас ситуацию, если бы мог. Это был лучший летчик из всех. Саботаж, вот что это было.
Июнь 1917 года, Винница
— Ваше благородие, письмо!
Михаил Никольской распечатал конверт, пробежал глазами написанное, смял, отбросил.
Все то же самое. На фронтах — развал: братание с немцами, после чего мешок за спину — и домой, «в родную деревню». Как в таких условиях сражаться?
Эскадра продолжала выполнять приказы командования, но сейчас становилось очевидно — пользы в этом нет никакой.
Австрийцы приближались к старой государственной границе. Требовалось немедленно вывозить имущество Эскадры.
— Часть придется сжечь, — вслух произнес Никольской.
Он сжал кулак. Жечь самолеты!.. Вот уж не думал, что до такого дойдет.
На центральной базе Эскадры в Виннице создан был комитет. Рассматривались «текущие моменты».
В основном дебатировали вопрос о продолжении войны. То и дело можно было слышать голоса: «Пора перестать проливать кровь рабочих и крестьян в интересах капиталистических держав!»
Несколько дней назад прошли выборы начальников и командиров.
Полковник Горшков не удержался от выступления:
— Вы, конечно, понимаете абсурдность происходящего? По самому характеру деятельности командиры кораблей не могут быть не избранными! За штурвалом сидит летчик. Никто другой не в состоянии поднять корабль в воздух, хотя бы его и избрали большинством голосов...
Так и произошло. «Большинством голосов» выбрали прежних командиров. Никольской едва удерживался от смеха:
— Так хочется спросить, о чем думали те, кто голосовал против?
Через несколько дней комитет предложил господам офицерам снять погоны.
Согласились и на это. Поручик Павлов протестовал было, но его быстро уговорили — по-хорошему.
«Эксцессы в Эскадре не нужны, — шепнул ему Никольской. — Не валяйте дурака, снимите».
Август 1917 года, Москва
— Товарищи! — доносился голос докладчика. — Наконец мы собрались на наш Первый Всероссийский авиационный съезд! Съезд свободных авиаторов, товарищи! Мы должны организовать нашу особую Коллегию, куда войдут делегаты от разных авиационных частей. Предлагаю взять за ориентир программу партии большевиков!
Пока шли дебаты — чью сторону занять, большевиков или Временного правительства, — на Эскадру в Виннице быстро надвигался неприятель. Офицеров «уволили» в отставку и отправили в Петроград.
Склады в Виннице запылали, теперь уже открыто подожженные своими.
А Коллегия в Москве все заседала и спорила... Приближалась осень.
Осень революционного семнадцатого года.
22 марта 1918 года, Петроград
Военлет Панкратьев — бывший подполковник, бывший помощник начальника Эскадры, — категорически не желал становиться «бывшим».
Новые власти плохо понимали, о чем говорит этот человек — с откровенно офицерской выправкой, которая выдавала его, несмотря на снятые погоны.
— Какая еще сухопутная «эскадра»? Воздушная эскадра? За дураков нас держишь, ваше благородие? Корабли по воздуху летают?..
— Это большие самолеты, товарищи, — объяснял Панкратьев. — Поймите же наконец, я хочу организовать ячейку «Муромцев» с включением этих самолетов в восстав Рабоче-Крестьянской Красной Гвардии!
— А кто на них летать-то будет? — щурились на Панкратьева. — Ты, что ли?
— Я и мои товарищи, военлеты. Найду и соберу людей, бывших в Эскадре, сформируем экипажи для двух-трех самолетов...
— Ладно, пиши докладную записку.
Панкратьев написал подробную записку в Коллегию Авиации и Воздухоплавания.
Там к проекту отнеслись благосклонно и передали в Совнарком.
22 марта 1918 года явился декрет, утверждающий организацию Северной Группы Воздушных Кораблей в составе трех боевых единиц.
Панкратьев, окрыленный — в прямом и в переносном смысле, — бросился искать людей.
Бывший лейтенант, а ныне товарищ Никольской обрадовался возможности вернуться к «Муромцам»: в свое время он поддерживал идею войны до победного конца и был отправлен большевиками в отставку. Маялся без средств и без занятия.
— Возьмите на себя материальную часть, Михаил Николаевич, — попросил его Панкратьев.
— Взять-то я возьму, — засмеялся Никольской, — да кто же мне даст?
— Обратитесь на Русско-Балтийский завод. Я вам бумагу напишу. У меня печать есть.
На заводе Никольской обнаружил семь недостроенных кораблей и, потрясая бумагой, потребовал закончить работу.
— Заказ от Совнаркома! — заключил Никольской. — Матерьял для строительства будет. Совнарком обещал, значит, всё будет.
6 октября 1918 года, Липецк
Новая Эскадра прибыла в Липецк. Отсюда предстояло действовать против белогвардейской группы Мамонтова.
Погода портилась, но два «Муромца» поднялись в воздух.
И тут корабль Алехновича — одного из самых старых и опытных военлетов — на высоте ста метров начал снижение. Облачность была низкой, и «Муромец» держался в воздухе почти полчаса, не решаясь сесть.
Внезапно Алехнович отдал штурвал вниз. Моторы работали на полном газу, и при таких условиях Алехнович начал сажать корабль.
Ударившись о снег лыжами-шасси, «Муромец» подскочил вверх, свалился на правое крыло, перевернулся на левое и превратился в груду обломков.
Вытащили раненых военлета Романова и моториста Иванова. Алехнович был мертв — обломками винта ему пробило грудь.
Положение складывалось тяжелое — некому летать, некому руководить.
Затем прибыли новые военлеты и с ними новое начальство — красный военлет товарищ Ремезюк.
Товарищ Ремезюк обладал неиссякаемым запасом энергии и чрезвычайно малым опытом общения с самолетами.
— Говорите ваши беды, а мы их разрешим! — обычно начинал он свой разговор.
Никольской, по-прежнему работавший с мотористами, сказал ему прямо:
— Главная беда, товарищ Ремезюк, — это горючее.
— Так, что с ним? — насторожился красный военлет.
— Дрянь горючее. Вместо бензина — суррогат: спирт, эфир и чуть моторного масла. При горении коптит, как в аду, засоряет свечи.
— Решим, — обещал Ремезюк, но ничего не решил.
Нужно было торопиться и начинать учебные аэродромные полеты для выпуска новых командиров воздушных кораблей.
Февраль 1919 года, Липецк
Партийное собрание было бурным.
Обсуждали возможную вредительскую деятельность бывшего подполковника Панкратьева.
— Имеется указание, что вы намереваетесь перелететь к белым, — заявил товарищ Ремезюк. — Более того, склоняете к этому и других военлетов.
Панкратьев молчал.
За него вступился весь личный состав группы: большинство шумно возмущалось, но выступил председатель парторганизации:
— Мы товарищу Панкратьеву верим, как себе, и берем его на поруки.
Товарищ Ремезюк долго смотрел в глаза своим товарищам по партии и наконец медленно кивнул.
Через несколько дней Ремезюк вместе с Панкратьевым совершил разведывательный полет. В знак доверия.
Сам товарищ Ремезюк пытался научиться водить «Муромец», но получалось у него «это дело» плохо, поэтому он ограничился руководящей ролью.
— Расположение белогвардейских частей мы уточнили, — сказал на общем собрании товарищ Ремезюк. — Но угроза захвата белыми Липецка остается. Эвакуируемся в Сарапул...
Весна 1922 года, Серпухов, Высшая Школа Воздушной Стрельбы и Бомбометания
Позади осталась гражданская война.
«Муромцы» не столько воевали, сколько производили разведку или чинились. Трудно приходилось большим военным кораблям в условиях революционной разрухи.
Ушел из Эскадры Панкратьев — сделался начальником оперативного отдела Штаба Авиации РККА, одним из авторов организации гражданского Воздушного Флота.
(Через год он погибнет при испытании одномоторного самолета «Юнкерс»...)
А Михаил Никольской был назначен главруком по бомбометанию в Серпуховской авиашколе.
Последний из уцелевших «Муромцев» стал учебным самолетом.
— Кто это летает? — спросил Никольской своего товарища, артиллериста Маркова.
Изумительно красиво, свободно, смело чертил небо большой воздушный корабль.
Глубокие виражи с такими кренами, каких и не мыслили командиры старой Эскадры... Огромный «Муромец» слушался неизвестного летчика так, словно был легким маленьким самолетом.
— Борис Кудрин, — ответил Марков. — Далеко пойдет. Новый летчик-испытатель.
Июнь 1922 года, Серпухов
— Учебное задание ясно?
Кудрин кивнул.
— Так точно! Выбросить боевую бомбу весом в 160 килограммов в районе полигона. Разрешите лететь? Хочу сам проверить корабль в полете при изменении нагрузки. Все-таки разница в 160 килограммов...
— Разрешаю, — сказал Никольской.
«Муромец» поднялся.
Набрал две тысячи метров. Вот и полигон — пора сбрасывать... Но бомба не оторвалась — зависла.
Садиться — невозможно: бомба разорвется. Кудрин сделан несколько кругов над полигоном. Но каждая попытка оканчивалась неудачей — бомба висела.
— Ребята, бросайте! — крикнул Кудрин. — Что хотите делайте!
Товарищ Лилиенфельд, который должен был сбрасывать бомбу, подозвал механика, чтобы тот держал его за ноги. Лег на пол, высунулся в бомбовый люк и отцепил наконец бомбу.
В это время самолет летел близ железной дороги. Бомба разорвалась в пятидесяти метрах от насыпи.
— Под арест пойду, — прошептал Лилиенфельд, закрывая глаза.
...Обошлось.
Самолет опустился на вспаханную полосу почти на самом берегу реки.
Колеса погрузились в мягкий грунт, корабль остановился, хвост задрало в небо, шасси подломились, и винты еще работавших моторов разлетелись в щепки.
Это был последний из летавших «Муромцев». Его гибель поставила точку на истории воздушной Эскадры.